В Государственном музее-заповеднике А.С. Пушкина «Михайловское», в выставочном зале в усадьбе поэта 7 ноября открылась небольшая выставка деревянных скульптур московского художника Николая Ватагина. Это фантазии на тему сказок Льюиса Кэрролла.
Работы Николая Ватагина есть в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Тарусской художественной галереи, в частном собрании Мелик-Пашаевых (Москва), скульптора Армандо Помодоро (Милан, Италия) и в других государственных и частных коллекциях России, Молдовы, Австрии и других стран. В Пушкинском заповеднике работы этого московского художника представляют впервые.
Ватагин пишет о Ватагине
Как-то так всегда получалось, что, рассматривая чужие каталоги, я, кроме самих работ, очень интересовался и текстами, написанными не искусствоведами, а самими художниками. В этих текстах они раскрывались не меньше, чем в самом творчестве. Весь ум, глупость, тщеславие и искренность были видны как на ладони. Посему, набравшись смелости и отбросив стеснение, попытаюсь написать о себе сам.
Я родился в Москве в 1959 году в семье художников. Моя прабабка Антонина Леонардовна Ржевская — художник; дедушка Василий Алексеевич Ватагин — скульптор и график; мама Ирина Васильевна Ватагина — иконописец. Несмотря на обилие художников в семье, рисовать меня никто не заставлял. Все получилось как-то само собой. В 11 лет я поступил в известную МСХШ. Тогда там преподавали замечательные, любящие свое дело и заинтересованные в нас художники. Ребята в моем классе подобрались тоже очень сильные. Желание не отставать от товарищей и учиться у них заставляло расти. Так что если я чему профессионально и научился, то только благодаря школе. Потом был институт им. Сурикова, полная противоположность школе, который из-за отсутствия творческой атмосферы и общей апатии запомнился только новыми друзьями, спортзалом и женитьбой.
Я москвич. Москва — мой город. Всю жизнь я живу на одном месте у стадиона «Динамо», где играет любимая, вечно проигрывающая команда.
Часто я пишу церкви, они для меня суть Москвы. Каждая из них как живой человек со своим характером и идеей. В работе я пытаюсь передать то ощущение восторга, которое охватывает тебя, когда вдруг начинаешь постигать смысл вещей. Бывает это, к сожалению, нечасто. Пейзаж для меня — это состояние души.
Ни в школе, ни в институте, никогда не думал, что буду так много писать портретов. По своим данным я не портретист, сходство дается мне с трудом, тяжело бывает нарисовать глаза и рот на нужном месте. Но все равно портрет для меня интереснее всего. В ситуации современного искусства, когда не знаешь, что делать, зачем и как, необходимость создания портретов не вызывает у меня сомнений. Портрет для меня — это и сам человек, и форма в пространстве. Чтобы написать его, мне необходимо мужчину уважать, а женщиной восхищаться. Мои портреты должны восприниматься серией, дополняя друг друга, как стихи в книге поэта. Всегда стремлюсь написать человека как можно красивее и лучше, но некоторые почему-то обижаются, воспринимая свое изображение как насмешку. Меня это огорчает.
Работаю я долго, пытаясь найти более адекватную форму, отбросить все лишнее, довести вещь до знака.
Набирая с годами сумму наработанных приемов, все сложнее сохранять чистоту восприятия. Борьба с собственными штампами идет у меня с переменным успехом (они все сильнее и сильнее).
Боюсь незаметной творческой смерти.
Пишу я до тех пор, пока вещь не начинает казаться мне замечательной (редкое время восхищения собой и своим талантом). Потом вешаю ее на стену и жду. Через несколько дней начинаю приходить от нее в ужас. Тогда снова переписываю. Не верю в работы, получившиеся сразу, без преодоления материала. Творческая истерика, чувство бездарности от неумения сделать элементарные вещи компенсируются каким-то животным наслаждением от иногда вдруг верно взятого тона или цвета.
В жизни робкий, в живописи я крайне самоуверен, свое мнение считаю единственно верным, критику не воспринимаю, к похвалам отношусь довольно спокойно. Наверное, поэтому я лишен творческой зависти, что очень облегчает мне жизнь. Чужие удачи воспринимаю как свои. Без хороших работ мне жить неинтересно, питаюсь ими, жду, ищу их на выставках и, отыскав, радуюсь.
Искусство для меня — большой единый организм, где всему, что сделано с любовью и честно, есть своё место. Любовь для меня единственный критерий. Форму я признаю любую. Деление на старое и новое, актуальное и не актуальное для меня смешно. Ценю в искусстве максимальную выраженность идеи, конкретность, сжатость и отработанность формы, напряжение. Все разрушающее красоту мне отвратительно.
Мои пристрастия постоянно расширяются. Учась в школе, мы спорили, кто лучше — Суриков или Репин, дружно ругали «Письмо с фронта» Лактионова и очень смеялись, когда нам показали «Крестьянина» Малевича. Сейчас мне по-своему интересны все четверо.
Всю жизнь я был подвержен влияниям других художников. Самые сильные из них — это картины Виктора Попкова (в школе), потом Сезанн, Крымов, еще позже Малевич. И постоянно, непреходяще — архаика, антика и иконопись. Так что, грубо говоря, мой стиль — это смесь «иконных горок» Крымова, Малевича и Отто Дикса.
Вершинами искусства считаю Тициана, Рембрандта, Веласкеса и Сезанна. В русском искусстве — «Троицу» Рублева. Близки Рокотов, Венецианов и его школа, Федотов, Борисов-Мусатов. Этих художников ощущаю, как родных мне людей. Они близки мне, как близок Пушкин.
По убеждениям я консерватор-охранитель. Себя воспринимаю только в контексте русского, а точнее московского искусства. Редко бываю за границей, при всем восхищении увиденным там на третий день хочу обратно. Сам по себе, без России я жить не могу.
По образованию я живописец, но всю жизнь живу рядом со скульпторами. Так летом в Тарусе, наблюдая много лет за работой замечательного скульптора Толи Комелина, видя, как в его руках начинает оживать материал, я заразился и тоже стал резать из дерева. Сначала сделал стул (плагиат с Толи), а потом и круглую скульптуру.
Так я стал скульптором-дилетантом. И если над живописью я работаю трудно и тяжело, то скульптура дается легко. Работа для меня чистая радость. Сам процесс вызывает у меня восхищение: это тебе не кисточкой водить, тут надо потрудиться топором, стамеской. Чувствуешь себя настоящим мужчиной, исполняющим нелегкую работу.
Теперь на вопрос о моей профессии с гордостью отвечаю (хотя в глубине души мне немного и стыдно), что я живописец и скульптор.