Во второй день XXIV Пушкинского театрального фестиваля «Коляда-Театр» показал «Фальшивый купон»
Кто читал повесть Льва Толстого «Фальшивый купон» (1904), наверняка замечал, каким мощным сценарным потенциалом обладает этот внешне незатейливый текст, насколько оригинальна его фабула — настоящий подарок для кинематографистов. Это поздний и крайне тенденциозный Толстой, боровшийся с «кровавым режимом» и исповедовавший ересь художественной простоты, в которой каждая фраза наделена такой бездной пространства, которая даже Пушкину не снилась. Короткий текст, читающийся на одном дыхании и парадоксально вмещающий в себя целый национальный эпос и всю бескрайнюю страну.
Толстой создал цепочку вроде бы частных событий, объединенных сущей мелочью — финансовой бумажкой стоимостью 2 рубля 50 копеек, и будто вывернул всю великую Россию наизнанку, увидел державу с нечеловеческой, космической высоты. По сути, готовый сценарий, нужно только сочинить диалоги и прописать мизансцены. Что авторы пьесы, Николай Коляда и его ученица Екатерина Бронникова, и сделали: 18 июня 2016 года на сцене «Коляда-Театра» состоялась премьера «Фальшивого купона». Спустя полгода спектакль приехал в Псков, на Пушкинский фестиваль, и — без преувеличений — поразил зрителей в самое сердце. Осталось лишь горько признать: «Да, картина поразительно точна и правдива, этот Ад и есть наша жизнь». И в этом признании — не только боль, но и любовь.
Тут трудно не скатиться в пафос, но прежде всего поражает масштаб, выраженный театральными средствами, конгениальными замыслу Толстого: обыкновенная история (минимум декораций, компенсированных символизмом и актёрской телесностью), передаёт ту кромешную бытовую и духовную тьму, в которую каждый день спускается простой русский человек. Вот, прошло сто десять лет, а ничего на Руси не изменилось. Ложь и мерзость, по Толстому, пронизывают всю Русскую Вселенную насквозь, с самого низа — доверху. Толстой, а вслед за ним и Коляда, не идеализируют народ, здесь не найдёшь никакого противопоставления народа и власти. Все подлы и отвратительны: и мужики, и господа; каждый на своем месте. Режиссёр ничего не придумал, а лишь точно схватил и передал идею повести, развернув её в ярких картинах и человеческих подробностях.
Мальчик Митя, гимназист пятнадцати лет, задолжал товарищу шесть рублей, и попросил их у папы, Фёдора Михайловича, но папа, высокопоставленный чиновник, был в тот день не в духе, и денег сыну не дал, а выписал лишь купон на 2 рубля 50 копеек. Митя пробовал просить денег у мамы, но мама обещала дать завтра, а Мите позарез нужно было сегодня, и он пошел к своему товарищу Махину, который подделал ему купон, пририсовав единицу.
Ребята сбыли фальшивку в фотографической лавке близорукой Марье, но ее муж, хозяин магазина Евгений Михайлович, сразу распознал подделку и, в свою очередь, сбыл ее крестьянину Ивану Миронову, торговавшему дровами, которого в кабаке, где он пил на радостях, уличили в сбыте фальшивки и отправили в участок. Суд Ивану не поверил, а поверил Евгению Михайловичу, который купил свидетелей.
В результате вся жизнь Ивана пошла кувырком — он запил, потом протрезвел, но, пьяный и трезвый, не переставал думать о творящейся по отношению к нему несправедливости. И тогда он решил отомстить — и начал красть лошадей у господ, однако, поскольку красть у господ трудно, стал приворовывать и у своего брата-мужика.
Однажды мужики поймали Ивана и решили его прибить, как у них принято, всем миром, но последний удар нанёс Степан, которого посадили за убийство в острог. Выяснилось, что убивать легко и просто. Пока Степан сидел, померли его жена и ребёнок, и, выйдя из острога, мужику ничего не оставалось как стать конченным душегубом. И все бы хорошо, да последняя невинная жертва — мещанка Мария Степановна стала являться Степану во сне и наяву. А рядом с ней — ещё два черта.
И не выдержала душа Степана испытания совестью — взял он да удавился. Сцена самоубийства была весьма наглядно разыграна актёрами «Коляда-театра» посредством двух гимнастических полотен над сценой Псковского театра драмы в минувшую субботу. Вот такие страх и ненависть творятся на Святой Руси. Сто лет назад. Завтра и ежедневно. Здесь и сейчас.
Какие-то сюжетные линии Николай Коляда опустил, где-то присочинил, но в целом его версия «по мотивам» поразительно точно передаёт дух Толстовского рассказа: одна маленькая ложь, один проступок, порождают целую серию подлогов и злодейств (нынче сказали бы — тотальную коррупцию), вплоть до душегубства маленьких детей, и вся Россия неожиданно предстает в роли одного коллективного убийцы, серийного маньяка, не жалеющего ни малых, ни старых, ни сирых да убогих, как выкрикивают, выходя из церкви, в ответ на просьбы нищих все подряд персонажи спектакля: «Бог подаст!». Жалости тут не дождёшься. Никого не жалко, никого, ни тебя, ни меня, ни его. Разве что проститутка вдруг кинет в шапку купон. Правда, ещё неизвестно — подлинный он, или фальшивый?
Картины Зла у Коляды убедительны и живописны. Концентрация Зла примерно на одном уровне, меняются только «локации»: квартира чиновника, публичный дом, магазин, каторжный барак. Люди напоминают животных, да собственно и прямо превращаются в них. Проститутка всем подряд предлагает поглядеть на ее «обезьянку». Два черта на гимнастических полотнах изображают каких-то безумных орангутангов. Корчатся, хохочут, пародируют реплики. В какой-то момент люди начинают не разговаривать, а прямо рычать, словно дикие звери. Где же наша хвалёная патентованная «духовность»?
Бессмысленное насилие определяет все инстинкты и действия. Отец отвешивает сыну увесистую затрещину, мать — звонкий, обидный щелбан. Евгений Михайлович бьёт жену кастрюлей по голове. Махин вроде только что выглядел нормальным человеком, но вдруг обозлился и наподдал любимой женщине пенделей. Четыре штуки. С оттягом, с явным удовольствием садиста. И тут же — забыл и ушёл. Все это выглядит предельно натуралистично и от этого — особенно страшно. Даже оторопь берет. И униженная женщина кричит в публику: «Паскудники! Твари! Чтоб вы сдохли!». Театр Николая Коляды умеет шокировать. И на контрасте, наглядным контрапунктом, в массовых песенных и танцевальных сценах, — широкая, беспробудная душа народа: от «В бескрайних степях Забайкалья» до сравнительно недавней «Напилася я пьяна, не дойти мне до дома».
Этот стон у нас песней зовётся? Именно раздольная русская песня манифестирует долгий и мощный народный вопль, в который вмещается все, и беспредельная низость, и бесконечная щедрость, и кромешный Ад, и вожделенный Рай. Вот голые, плотные, потные тела танцующих ребят, гонимых на очередной убой, то ли в солдаты, на войну, то ли на каторгу, — неявная, но читаемая аллюзия на знаменитую плотскую сцену купающихся мужиков из «Войны и мира». А вот женщины босиком, в шинелях, без лиц, — устрашающий образ русской казёнщины, которая везде одинакова, что в армии, что в тюрьме, что на воле. И только песня, как надежда, спасает, от кромешной безнадёжности, раздольная и удалая русская песня. В этом сценическом компоненте «Коляда-Театру» по-прежнему нет равных. Песня связывает «всё со всем» в единый национальный оркестр и являет Свет, без которого, признаем, предпринятое зрителем сошествие в толстовский Ад было бы совсем невыносимым.
Саша Донецкий. Текст предоставлен пресс-службой театрально-концертной дирекции Псковской области